Опубликованная в 1928 году под редакцией Эдит Штайн и Мартина Хайдеггера книга представляет собой один из разделов курса, прочитанного двумя десятилетиями раньше (в 1904/05 г.) в университете Геттингена под названием «Основные разделы феноменологии и теории познания». В этом лекционном курсе, помимо осознания времени, обсуждалось восприятие, внимание, фантазия и воспоминание. На тот момент Эдмунд Гуссерль, математик, обратившийся к философии, уже получил известность как автор «Философии арифметики» (1891) и прославился как автор «Логических исследований» (1900–1901).
В отечественном философском контексте лекции о времени в переводе Виктора Молчанова имеют особенное значение, так как были одной из первых книг Гуссерля, переведенных на русский язык после восьмидесятилетнего перерыва, и во многом задали восприятие его философии. В отличие от многочисленных введений в феноменологическую философию, «Лекции о феноменологии внутреннего сознания времени» представляют собой исследование отдельного феномена — собственно то, ради чего эта философия и затевалась. Поэтому такого рода книга может показать философскую стратегию за работой, в процессе исследования. Так, ей лучше удается познакомить читателя с феноменологией, чем книгам, задуманным как «введение». «Лекции» позволяют нам заглянуть в творческую кухню, увидеть, в каком ключе написаны те 40 000 страниц стенографических рукописей, которые оставил после себя немецкий философ.
В этой короткой рецензии я хотел бы обратить внимание читателей ПостНауки на те фрагменты курса о времени, которые не вошли в итоговый вариант книги (и опубликованы в собрании сочинений Husserliana X, 393) и тем не менее позволяют лучше понять книгу о времени. Первый из них проясняет мотивы, направлявшие отца-основателя феноменологической философии, а также внутреннюю борьбу, которую он вел на протяжении своего философского пути. Читатель русского перевода может мысленно поместить первый фрагмент на странице 5, между строками 26 и 27:
Порой нас манит желанная ясность, мы верим, что превосходные результаты так близки, что нам нужно их только ухватить. Кажется, что все апории разрешаются, коса критики ряд за рядом под корень срезает противоречия, и теперь остается только последний шаг: мы подводим итог, мы сознательно начинаем со слова «итак», и тут разом нам открывается темная точка, которая всё растет; она разрастается до отвратительного чудовища, пожирающего все наши аргументы и вдыхающего новую жизнь в только что скошенные противоречия. Останки вновь оживают и с насмешкой скалят зубы. Работа и борьба начинается заново.
В этом фрагменте в полной мере раскрывает себя философский темперамент Гуссерля. В глаза бросается представление о философии как о бескрайнем поле работы и борьбы с собственными, необыкновенно устойчивыми предрассудками. Речь идет о почти безнадежном противостоянии с инерцией мышления, об усилии, которое всякий раз нужно возобновлять. Из этих мотивов складывается тот способ философской работы, который практиковал Гуссерль: в центре стоит приостановка (ἐποχή) готовых мнений и возведения всякого феномена к его истоку (Reduktion как Rückführung). И это та работа, которую нужно всякий раз начинать сначала из-за «отвратительного чудовища» — нашего собственного естественного догматизма, который всегда берет верх.
Традиционно принято относить гуссерлевскую стратегию работы с темой времени к линии, идущей от Августина, понимавшего время как «растяжение души», в противовес Аристотелю, рассматривавшего «время как число движения». Интересно, что в изначальной версии лекционного курса Гуссерль рассматривает свою стратегию как в равной степени продолжающую подход обоих этих философов и приводит фразу из аристотелевского трактата De memoria:
«Данное в настоящем — дело восприятия, будущее — дело надежды (или как мы могли бы сказать — ожидания — Э.Г.), прошлое же — дело памяти»[1 ]Цит. по Liebmann O. Gedanken und Tatsachen: Philosophische Abhandlungen, Aphorismen und Studien, Bd. I, Straßburg: Trübner, 1899, 536. Более точный прямой русский перевод, не опосредованный немецким языком: «возможно чувственно воспринимать непосредственно данное, а на будущее возможно надеяться, помнить же — значит помнить о прошлом (τοϋ δέ γενομένου μνήμη)». Аристотель Протрептик. О чувственном восприятии. О памяти, пер. Е. В. Алымовой, СПб: Издательство СПбГУ, 2004, С. 140.. В сходном смысле Августин пытается возвести (zurückzuführen) три модуса времени к attentio, expectatio и memoria.
Согласно модному сегодня достаточно абсурдному разделению философии на «аналитическую» (оценочная характеристика) и «континентальную» (туманно-географическая характеристика), принято считать, что есть современная философия, которая реагирует на актуальные публикации за последние пять лет и занята настоящими проблемами, а есть философия, застрявшая на разбирательстве с классическими текстами. В этом отношении забавно, что в одном из главных текстов феноменологической традиции ее основатель стремится отреагировать на новейшую дискуссию в журнале Mind, а собственный обычный метод определяет как метод критики и анализа (читатель может мысленно разместить этот пассаж на странице 5 после строки 34 русского перевода):
Более развернуто [об этом говорит Штумпф] в лекциях, в которых он полностью опирается на Брентано. Я бы хотел поговорить об интересной новейшей дискуссии о восприятии времени, развернувшейся между Штерном и Майнонгом, в которой поучаствовали некоторые англичане, в особенности Стаут (Stout G.F. Perception of Change and Duration // Mind, № 9, 1900: 1-7). К ним мы привяжем наши собственные размышления, как всегда развиваемые методом критики и анализа.
Но ценнее всего то, что в параграфе 1 «Лекций» Гуссерль проговаривает ту философскую программу, от которой он никогда не отступит: «время мира, реальное время, время природы в смысле естествознания не есть феноменологическое данное… также как и как действительная вещь, действительный мир». Мы не живем в «объективном времени» — это абстракция высокого порядка, но раз так, живем ли мы в «действительности»? Философ заворожен тем, что «действительность» для нас — это что-то само собой разумеющееся и при этом совершенно непонятное; он без конца будет обращаться к тезису «мир как действительность всегда здесь», и в этом тезисе каждое слово будет оборачиваться загадкой: «мир», «действительность», «всегда» (время), «здесь» (пространство, телесность). В этой книге Гуссерль обращается к загадке проживаемого времени, но подходит к ней без пиетета, засучив рукава, и приглашает читателя принять участие в философском эксперименте над самим собой:
Посмотрим на кусок мела, закроем и откроем глаза. У нас теперь есть два восприятия. Мы говорим при этом: мы видим тот же самый кусок мела дважды.
Все это: «два», «восприятие», «тот же самый» — ясно само собой, но что это значит? Эта странная книга предлагает нам занять перспективу, в которой тривиальное обернется захватывающей загадкой.
